I crave redemption, O my lord, redemption!
And I implore thee at thy feet:
Be just and punish the assassin,
So that his death in later ages
Would herald of thy righteousness to our descendants,
Would stand as an example for all future villains.*
We've lost the poet! Has the bondsman
Of honour fall'n – by words defamed,
Unslaked the thirst of vengeance on his man,
Droop'd his proud head, yet he untamed!..
Had not a poet's memory
The shame of petty wrongs forgot,
He challenged worldly tyranny,
Alone again... and he is shot!
He is shot!.. What sense in lamentations,
The empty praise from every room,
And prattling of justifications?
The Fates have carried out their doom!
Before, was 't none but you who bred
Such malice for his free, bold gift;
Was not for your amusement fed
The smouldering fire the moment whiff'd?
You may rejoice...– the final anguish
Was more than what he could sustain:
The torch is out, the wreath doth languish,
The triumph over, genius slain.
The assassin has ta'en, indifferent,
His careful aim... there's no escape:
The empty heart can not be rent,
Can not the deed the face misshape.
Why marvel?.. from a land afar,
Like hundreds others, to importune
In the pursuit of ranks and fortune,
He is cast here by some wandering star;
Did, laughing, saucily despise
Strange country's tongue and customs he;
To spare our fame would he agree,
Or at this bloody moment see
'Gainst what his hired hand did rise?..
And he is shot – laid in his tomb,
As was, unknown yet dear, that bard of whom
He with such power sung each sweet strand,
Prey to the same dull jealousy and gloom,
And smitten as was he, by an unpitying hand.
Why left he quiet joys and simple-hearted friends,
Why enter'd he this world which stiflingly descends
On all true passions of a freedom-loving heart?
Why open'd he his ardent soul to slanderous rabble,
In earnest took the endearments simply meant to dabble,
He, who had grasp'd men's nature from the start?..
And when they had taken off his wreath – a blackthorn crown,
Entwined with laurel, on his head they did bestow:
But harshly did the thorns drive down,
Though hidden, in the glorious brow;
Not even his last moments have escaped the singe
With the insidious whispers of the mocking crowd,
And died he – vainly thirsting for revenge,
Vext secretly to see above his hopes a cloud.
Thus muted are the wondrous airs,
E'er silenced is the heavenly peal:
The bard in sombre darkness fares,
And on his lips is prest a seal.
And ye, O haughty progenies
Of fathers well renown'd for their beginnings base;
Who having trodden down now slight with servants' eyes
The débris of a wrong'd by play of fortune race!
Ye, countless palace rats who at the Throne do gnaw,
The bane of Liberty, of Genius, and of Fame!
To you, under the auspices of Law,
To silence Justice, Truth – 'twere all the same!..
But is there Justice of the Heavens, corrupted lot!
Of its remittal there's no chance;
The Judge awaits; He can't be bought,
And all our thoughts and actions knows He in advance.
Then will you vainly your maligning gossip say:
It shan't avert the fate you dread;
And not with all your sordid blood you'll wash away
The poet's righteous blood you 've shed!
* The epigraph is taken from an unpublished adaptation by A. A. Zhandr
(1789–1873), a Russian playwright-translator and an acquaintance of Lermontov,
of Venceslas (1648), a tragedy by Jean de Rotrou (1609–50), one of
Richelieu's Five Authors.
"...As was, unknown yet dear, that bard..." An allusion to the episode from
Pushkin's Eugene Onegin, where a young poet Vladimir Lenskiy is killed
on the duel by Onegin (see Appendix).
|
Отмщенья, государь, отмщенья!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример.*
Погиб поэт! – невольник чести –
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь...– он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно.
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
И он убит – и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет, завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..
И, прежний сняв венок,– они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он – с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
1837
* Эпиграф взят из неопубликованного вольного перевода
трагедии "Венцеслав" (1648) Жана де Ротру (1609–50),
одного из Пяти Авторов Ришелье. Трагедия была
пересказана А. А. Жандром (1789–1873), русским
драматургом-переводчиком, знакомым Лермонтова.
|
